мир потерян, остался лишь мрак
Его смех заполнил всю комнату. Было в этом смехе и что-то истерически-жалкое, и что-то разочарованно-доброе, и чёрт один лишь знает что ещё. Он так и не выпустил стакана из рук, даже не пролил ни капли, хотя стакан был наполнен до краёв. Ни одна из пуль не смогла даже оцарапать его.
-- Неужели ты всё ещё не понял, что я не могу умереть? То, что держит меня здесь, оно куда сильнее любой ненависти. -- он не переставал смеяться, но по левой щеке его упрямо прокладывала себе путь блестящая маленькая слеза. Взгляд становился всё более растерянным, стакан дрожал в руке.
Нет, он был не пьян. Несмотря на пустые бутылки на полу, несмотря на этот дурацкий стакан, снова и снова наполняемый до самых краёв. Он был отвратителен, был ничтожен, был ужасен, безумен, но не пьян. Он был чист и глубок, был спокоен и бесстрашен, мудр и терпелив. Всё это не вязалось между собой. Всё это выглядело совершенно абсурдно.
Не в силах понять, не в силах даже больше находиться с ним в одной комнате, Леонид с досадой бросил револьвер с последней серебрянной пулей в барабане и молча вышел прочь. Смех этого странного человека преследовал его до самых дверей, да и потом, казалось, звучал где-то внутри головы, настигая, звонко хлеща по щекам. Леонид перешёл на бег. Он вылетел из подъёзда и навстречу ему бросилась ночь. Не важно было куда бежать, не важно было, что мелькало вокруг. Нет, это был не страх. Какая-то невыносимая тоска гнала его прочь. Остановился он лишь когда вокруг больше не осталось кислорода и мир начал уплывать куда-то вверх. Леонид прислонился к дереву и сполз вниз по шершавому стволу. Думать не хотелось, лёгкие были словно набиты наждачной бумагой. Прохлада ночи наконец настигла его и впервые за два бесполезнейших года своей жизни он увидел небо, усеянное миллиардами мерцающих точек.
-- Неужели ты всё ещё не понял, что я не могу умереть? То, что держит меня здесь, оно куда сильнее любой ненависти. -- он не переставал смеяться, но по левой щеке его упрямо прокладывала себе путь блестящая маленькая слеза. Взгляд становился всё более растерянным, стакан дрожал в руке.
Нет, он был не пьян. Несмотря на пустые бутылки на полу, несмотря на этот дурацкий стакан, снова и снова наполняемый до самых краёв. Он был отвратителен, был ничтожен, был ужасен, безумен, но не пьян. Он был чист и глубок, был спокоен и бесстрашен, мудр и терпелив. Всё это не вязалось между собой. Всё это выглядело совершенно абсурдно.
Не в силах понять, не в силах даже больше находиться с ним в одной комнате, Леонид с досадой бросил револьвер с последней серебрянной пулей в барабане и молча вышел прочь. Смех этого странного человека преследовал его до самых дверей, да и потом, казалось, звучал где-то внутри головы, настигая, звонко хлеща по щекам. Леонид перешёл на бег. Он вылетел из подъёзда и навстречу ему бросилась ночь. Не важно было куда бежать, не важно было, что мелькало вокруг. Нет, это был не страх. Какая-то невыносимая тоска гнала его прочь. Остановился он лишь когда вокруг больше не осталось кислорода и мир начал уплывать куда-то вверх. Леонид прислонился к дереву и сполз вниз по шершавому стволу. Думать не хотелось, лёгкие были словно набиты наждачной бумагой. Прохлада ночи наконец настигла его и впервые за два бесполезнейших года своей жизни он увидел небо, усеянное миллиардами мерцающих точек.